Георгес или Одевятнадцативековивание   ::   Покровский Владимир

И, главное, со всех лиц, кроме вериного, начисто стерлась высокая красота. Морды, глядели на меня морды, красные и большие - особенно Валентин.

Во, Валентин, точно! Только что спортивный киногерой, он превратился в неразговорчивого жлоба, причем я даже не понял толком, в чем конкретно состояла метаморфоза. Ни одна морщинка не появилась и не стерлась, и с места, похоже, не сдвинулась, и вообще все на месте осталось - однако теперь что-то тупое, с отляченной нижней губой, изображая дегенеративное превосходство, смотрело на меня в том смысле, что вот, мол, ты какой, веркин хахель. Ну ладно, мы еще, мол, посчитаемся, ужо погоди.

От этой морды нельзя было ждать открытого нападения, даже нападение сзади было для нее делом сопряженным и проблематичным. От него можно было ждать типа зонтика, тишком в прихожей ножницами порезанного, или в суп подложенного дерьма.

Неловкую паузу разрядила Тамарочка, тоже после смерти Георгеса не похорошевшая.

- Георгес, там, не Георгес, - подленько поджав губки, сказала она, - а мы сюда деньрожденье володино пришли отмечать. И кое-что на деньрожденье наметили. Чего ждем-то?

Ни у меня, ни у кого из гостей предложение энтузиазма не вызвало во-первых, посторонние, а во-вторых, уж слишком у нас у всех нехороши были рожи.

- В общем, вы как хотите, - звонко объявила Тамарочка, - а я лично времени терять не намерена. Манолис! Музыку!

И отодвинув с пути Веру, медленно пошла на меня, улыбаясь сонной улыбкой.

Я ничего в жизни не понимаю.