Кесаревна Отрада между славой и смертью   ::   Лазарчук Андрей

если неопытный - то всей и какследует, чтобы пошел дым, а если не в первый раз - то легонько и в четырех-пяти местах... потом оттянутой кожей культю прикроют и забинтуют холстяным бинтом, сверху положат сухой мох и снова забинтуют... у азахов не было специальных лекарей и знахарей, каждый мужчина мог сделать многое: зашить рану, срастить перелом, пустить кровь, найти в степи или лесу нужные травы... Травы, подумал Алексей как-то отрешенно. Вкус порошка, незнакомый и вначале не вызвавший никаких ассоциаций, вдруг стал тревожить. Что-то очень глубокое, очень давнее... Двое с отморожениями. Еще двое с пустяковыми вроде бы, но опасно гноящимися ранами. Наконец, все больны, у всех кашель, половина мается животом: Он знал, что нужен отдых. Особенно сейчас, когда - дошли, дошли в обоих смыслах. В этом последнем рывке сгорели все силы. Но - жуткое чувство, будто по пятам идет даже не кто-то - а что-то. Тупое и безглазое. Заведомо необоримое. И спасение только в движении, в заячьих зигзагах, прыжках, заметании следов: но след проступает, проступает, проступает - как кровь сквозь снег: Стоп, приказал он себе. Даже не думать об этом. Не думать о том, что замыслил, потому что тогда - выдашь неизбежно. Движением брови. Остановившимся взглядом. Фальшивой нотой в заданном вопросе. И все же он огляделся по сторонам так, будто прощался с тем, что видит. Впрочем, почему будто? Он действительно прощался. Просил простить. Зная, что прощения ему не будет никогда.