Первый год Республики   ::   Вершинин Лев

— Еще что?

— Депутация греков новороссийских ожидает, ваше превосходительство. Загодя явились.

— Коли загодя, так пускай обождут. Как три стукнет, тогда и вели входить…

Пока выходил штабс-капитан, пролетел сквознячок, взвихрил занавеску, ткнулся в захлопнутую дверь, отскочил, остудил лицо. Как славно… будто и не ранний апрель, а уж и май на исходе. Хоть и знал: прохладно на дворе, а представил, что — цветет! Улыбнулся. И тут же прихмурился.

Устал, подумалось, ох и устал же…

И то сказать: уже и во сне мерещатся бумаги, тянут куда-то вниз, и не выплыть, не выплыть… в поту вскакиваешь! Горы бумаг, груды, воистину пирамиды египетские. За полночь гнутся секретари, перебеливая да цифирь разбирая, и все потом — сюда, к нему на стол. Да еще и депеши Высочайшие, почитай, ежедневно…

Право же, легче было, пока сам при войсках обретался. Хотя в те дни думалось: хоть бы уж притихло поскорее, хоть бы пригасло; присмиреют бунтовщики, — грезилось, — тогда и высплюсь. Как же! высплюсь… порой такое зло находит, что кажется: все! сей секунд прочь бумаги — и под Одессу!..

Увы, невозможно.

Колыхнулась половица. Мохнатое, теплое, расплывчато-черное сунулось в колени. Баттерфляй, борзая; узкая морда похожа на штык, в круглых глазах янтарная тоска. Учтива псина — знает: не до нее, и сидит в углу… а все же ласки хочет, ну и просит как умеет…

Погладил, потрепал шелковистое ухо.

— Что, Батька, забыл тебя?.. Ништо, умница, ништо…

Собака, жмурясь, вытянулась блаженно.