Последнее небо   ::   Игнатова Наталья Владимировна

А отец Алексий присматривался, еще как присматривался, когда пытался понять, как же удалось его тюремщику уцелеть после смертельного удара.

– Зверь, – почти простонал священник и бессмысленно уставился в мягко светящийся потолок ванной комнаты. – Зверь.

Как же быть теперь? Как вести себя? Как говорить с ним? И что же он сам, воскресший из мертвых, разве не знает, кого держит в уютной тюрьме, так близко от себя? Так близко. Ближе, чем позволяет здравый смысл и инстинкт самосохранения.

«Око за око».

«Ты же не знаешь ничего, – напоминал себе отец Алексий, – ты ни в чем не можешь быть уверен».

Но, не слушая доводов разума, сердце ли или душа, наитие какое-то свыше или из непроглядной бездны говорили: знаешь. Все знаешь. И во всем уверен. И легко, прочно, как детальки детского конструктора, сцеплялись друг с другом домыслы и факты. Выстраивалась картинка. Горло давилось криком, руки – в кулаки – до боли, до смертной белизны на костяшках.

Как это легко: сложить два и два. Как это невыносимо трудно.

Можно ли считать первым слагаемым монголоидные черты лица и выразительные, тонкие, красивые руки?

Можно ли считать вторым – готовящееся убийство? – И прозвище? Зверь. Не прозвище, а имя. Точнее, фамилия, странная для слуха, но тем не менее настоящая.

– Мам, а знаешь, как его зовут? Зверь!

– Правда? Олежка, кто же тебя так назвал?

– Никто, Гюльнара Ануаровна. – Голос вежливый, чудесная улыбка. – Это фамилия. У меня папа украинец.