Матёрый   ::   Донской Сергей Георгиевич

 — Просто он с-сказал, что мне тоже голову оторвёт, если… если…

Поток бурных детских слез разом прорвал невидимую плотину, сдерживавшую боль и отчаяние. Первый настоящий ужас. Первое предательство близких.

Потеря любимого существа. Все впервые, все взаправду, не понарошку.

Долго смотреть, как безутешно рыдает маленькая девочка, обхватившая ручонками мать, Громов не смог — увёл взгляд в сторону, задержав его на багровых предзакатных облаках, которые застыли на горизонте в величественном безмолвии подобно грандиозному театральному занавесу. Что за режиссёр придумал всю эту безумную постановку? Неужели ему до сих пор не надоело любоваться человеческими слезами и кровью? Веками. Тысячелетиями.

Прямо на глазах вечернее небо неуловимо меняло свой цвет. Устав притворяться безмятежно-голубым, оно спешило превратиться в бездонную чёрную пустоту, готовую поглотить всех скопом и поодиночке.

На фиолетовом пологе проклюнулась первая звёздочка, когда Эллочка наконец выплакала все свои недавние страхи и обрела способность говорить внятно. С окаменевшим лицом Громов слушал её голосок, все реже прерывавшийся всхлипываниями:

— Он, этот ч-человек, сказал, чтобы мы убирались отсюда… Потому что в с-следуюший раз будет ещё хуже… Он найдёт меня опять, если ты и дядя Русик не послушаетесь… И тогда… И тогда…

— Ты слышишь? — этим нервным возгласом Людмила призывала Громова в свидетели.