Приговоренный   ::   Прашкевич Геннадий

Он, наверное, привык к одиночкам — кто еще полезет в такую глушь? Днем пляж, сидение на ветру — бесцельное, исцеляющее; вечером бдение в баре — разве не этого я хотел? Разве я и Джек не жили всегда по своим законам?

Пан, кажется, руководствовался тем же.

Небритый, хмурый, склонный к выпивке, иногда он вдруг оставлял меня и отправлялся в городишко, похожий, по его словам, на одно большое отделение полиции нравов. Обратно он возвращался с продуктами, с местными новостями и связкой газет. Самое удивительное, он подолгу копался в этих газетах.

— Видели наши дороги? — спрашивал он, наполняя джином стаканчики. — Ветер, скалы, справа обрыв. Когда я проезжал тут впервые, — сказал он, чуть ли не хвастливо, — я даже подбадривать себя не мог. Глоток джина, он у меня в глотке застревал. Сам не знаю, чего так пугался.

— А теперь? Пан ухмыльнулся:

— Теперь я себя подбадриваю.



3



Белые облака…

Они громоздились на горизонте, их несло к побережью, они вдруг таяли и вдруг возникали, вспухали над колеблющейся водой; меня убаюкивала их нескончаемость, их доисторическая белизна, ведь такими они были в эпоху ревущих вулканов, в эпоху голой земли, еще не тронутые плесенью вездесущей жизни; такими они проплывали над раскачивающимся “Мэйфлауэром”, над ордами Аттилы, над аттическими городами; такими они были в безднах времен, над хищниками, рвущими тела жертв в душной тьме джунглей.

Мне ли не знать?

“Господи, господи, господи, господи…”

Я, кажется, приходил в себя. Путаница в голове пока что не упростилась, но жалобы Пана я уже понимал.

— Я из тех, кто никто да не будет богатым, — жаловался Пан.