JК
Свобода уйти, свобода остаться :: Иванова Вероника Евгеньевна
Страница: 77 из 97И никто ведь рассказать не сможет, потому что не знающему счастья и сказать нечего, а тот, кто счастлив, слов не подберет…
– Приехали, кажись! – заявляет возница.
И верно, приехали.
Спрыгиваю в дорожную пыль.
Да, с этой самой развилки уходит на север дорога к дому, в котором я родился и вырос. К Лунной излучине. Как же хорошо вернуться! Вдыхаю полной грудью острую свежесть молодой листвы. Там, за рощицей шуршат по гальке воды Лавуолы. Я почти слышу их зов, вечный и нежный… Уже иду. Осталось недолго.
Забираю корзинку с притихшим Микисом. Девчонка потягивается, разминая спину, одергивает холщовое платье, смешно топорщащееся на плоской пока груди.
– Сколько попросишь за то, что подвезла?
Темные глаза изучающе смотрят на меня. Вдох, другой.
– То, что имеет цену, ты уже отдал.
– Разве мы рассчитывались? Не помню.
– Сердце запирать от солнца не стал – чем не плата? И опалить ведь может, а ты не побоялся.
– Солнце? Опалить?
Кажется, кто-то из нас перегрелся. И похоже, не я: у меня-то на голове шляпа.
– И за дары не держишься, умничка! Так и живи. Больно будет – живи. Плохо будет – все равно, живи. Потому что должен жить. Потому что самый дорогой дар ты сможешь подарить только сам себе, и не иначе!
– Что за…
– И помни: детское сердце – оно зорче взрослого. Вот здесь взрослей, – ладошка касается виска. – А здесь не торопись! – ложится на грудь.
– О чем ты говоришь?
– А совсем невмоготу станет, так и быть, поболтаем снова. Только я не сама к тебе приду: мне большие вольности не к лицу.
– Приехали, кажись! – заявляет возница.
И верно, приехали.
Спрыгиваю в дорожную пыль.
Да, с этой самой развилки уходит на север дорога к дому, в котором я родился и вырос. К Лунной излучине. Как же хорошо вернуться! Вдыхаю полной грудью острую свежесть молодой листвы. Там, за рощицей шуршат по гальке воды Лавуолы. Я почти слышу их зов, вечный и нежный… Уже иду. Осталось недолго.
Забираю корзинку с притихшим Микисом. Девчонка потягивается, разминая спину, одергивает холщовое платье, смешно топорщащееся на плоской пока груди.
– Сколько попросишь за то, что подвезла?
Темные глаза изучающе смотрят на меня. Вдох, другой.
– То, что имеет цену, ты уже отдал.
– Разве мы рассчитывались? Не помню.
– Сердце запирать от солнца не стал – чем не плата? И опалить ведь может, а ты не побоялся.
– Солнце? Опалить?
Кажется, кто-то из нас перегрелся. И похоже, не я: у меня-то на голове шляпа.
– И за дары не держишься, умничка! Так и живи. Больно будет – живи. Плохо будет – все равно, живи. Потому что должен жить. Потому что самый дорогой дар ты сможешь подарить только сам себе, и не иначе!
– Что за…
– И помни: детское сердце – оно зорче взрослого. Вот здесь взрослей, – ладошка касается виска. – А здесь не торопись! – ложится на грудь.
– О чем ты говоришь?
– А совсем невмоготу станет, так и быть, поболтаем снова. Только я не сама к тебе приду: мне большие вольности не к лицу.