Один год   ::   Герман Юрий Павлович

– А вдруг бы я… За такое дело там меня, может быть, в Маннергеймы бы произвели, если бы продать…

– Но я-то знаю, что ты не сука и продать не можешь.

– Откуда же вы знаете?

– Хотя бы по Корнюхе.

– Это так, – задумчиво ответил Жмакин. – А еще почему?

– А еще потому, что это большое дело, секретное и почетное, ты делал для родины. А родина – кто? Родина, брат, это – справедливость, заступница, мать. Разве не выволокла тебя твоя родина из черт знает какой грязи и пакости, разве не заступилась за тебя, когда худо тебе было, разве не поверила на слово? Пограничников помнишь, когда кодла повезла тебя на смерть? Зеленые фуражечки?

Жмакин долго дергался, мотал головой, потом сказал:

– Это так! Но с другой стороны, если бы не вы, Иван Михайлович…

– Дурака не валяй, – строго перебил Лапшин. – Что я делал, то делал не от себя лично, а потому, что так я моей партией выучен и лично Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, заруби на своем носу и добрую старую деву из меня не строй. Ясно?

– Ясно!

– Теперь выйдем куда подальше, и ты мне все подробно доложишь.

– Так вы и так знаете.

– Мне надо от тебя услышать. Где тут потише?

Вышли на лестницу.

– Здесь у нас здорово холодно, – сказал Алексей, – иногда до ноля доходит, собрались именно по сезону батареи чинить, продернуть бы их в периодической печати. Но зато вражеское ухо не подслушает.