JК
Пьеса для обреченных :: Русанова Вера
Страница: 204 из 443 — И по-глупому мысли занял…
— За кого ты меня, вообще, принимаешь?
— …Твой иконный и строгий лик по часовням висел в Рязани…
— Ладно, давай сама расстегну!
На последней блондинкиной фразе мы с Пашковым не выдержали и громко захохотали, чуть не уронив свой столик и уж точно разрушив поэтическую ауру Витькиного свидания. А потом Сережа опустил меня на широкую люксовскую кровать и спросил:
— А хочешь, я тебе стихи почитаю? Это была одна из самых прекрасных ночей в моей жизни, несмотря на то, что гнусный Пашков ограничился полутора лирическими стихотворениями, а потом, отрываясь от моей шеи и приникая губами к груди, лишь коротко выдавал сакраментальные строчки из цикла «Игрушки» Агнии Барто. Несмотря на то, что за окном шел снег с дождем и в открытую форточку летели холодные капли, пикирующие прямо на мои голые плечи. Несмотря на то, что внезапно оживший за стеной Сударев в самый неподходящий момент принялся возиться шумно и монотонно, словно барсук, благоустраивающий нору…
Я гладила Сережину спину и остро выступающие лопатки, которые непрорезавшимися крыльями двигались под кожей. Судорожно обнимала ногами его талию и, забываясь тихим стоном, прикусывала теплую мочку уха. Мучительное, тягучее нетерпение, рождавшееся внутри меня, звенело готовой вот-вот лопнуть струной, выгибая мою спину и запрокидывая голову. И я любила тогда моего Пашкова так, что казалось, сильнее уже просто невозможно…
Н-да… Размышления о фотографии из Ольгиного альбома явно завели меня не в ту сторону.
— За кого ты меня, вообще, принимаешь?
— …Твой иконный и строгий лик по часовням висел в Рязани…
— Ладно, давай сама расстегну!
На последней блондинкиной фразе мы с Пашковым не выдержали и громко захохотали, чуть не уронив свой столик и уж точно разрушив поэтическую ауру Витькиного свидания. А потом Сережа опустил меня на широкую люксовскую кровать и спросил:
— А хочешь, я тебе стихи почитаю? Это была одна из самых прекрасных ночей в моей жизни, несмотря на то, что гнусный Пашков ограничился полутора лирическими стихотворениями, а потом, отрываясь от моей шеи и приникая губами к груди, лишь коротко выдавал сакраментальные строчки из цикла «Игрушки» Агнии Барто. Несмотря на то, что за окном шел снег с дождем и в открытую форточку летели холодные капли, пикирующие прямо на мои голые плечи. Несмотря на то, что внезапно оживший за стеной Сударев в самый неподходящий момент принялся возиться шумно и монотонно, словно барсук, благоустраивающий нору…
Я гладила Сережину спину и остро выступающие лопатки, которые непрорезавшимися крыльями двигались под кожей. Судорожно обнимала ногами его талию и, забываясь тихим стоном, прикусывала теплую мочку уха. Мучительное, тягучее нетерпение, рождавшееся внутри меня, звенело готовой вот-вот лопнуть струной, выгибая мою спину и запрокидывая голову. И я любила тогда моего Пашкова так, что казалось, сильнее уже просто невозможно…
Н-да… Размышления о фотографии из Ольгиного альбома явно завели меня не в ту сторону.