Жизнь как песТня   ::   Олейников Илья

Так?

— Так-так!

— И вот простой деревенский педагог пьет… — здесь он обычно приподнимал указательный палец, — пьет с самим артистом из Москвы!

— Ну?

— Гну! Вот я и спрашиваю, как ты думаешь — это ничего?

— Ничего! — успокаивал я Штукина.

Итак, разгрузив машину и получив за это законную бутылку, я тихонько стучал в окно штукинской мастерской.

Завидев меня, он моментом собирался, говоря на ходу сельским учащимся:

— Ну, вы, дети, пока разбирайтесь тут без меня, работайте, одним словом. Ага? — и, не дожидаясь ответа, быстренько ретировался.

Я любил штукинские вечера.

Разговаривая с ним, мне казалось, что я действительно принадлежу к сонму избранных. Хмелел Штукин, повторяю, не заставляя себя ждать.

— А вот скажи, — спрашивал он, поддатенький, — а ты Кобзона видел?

— Видел, — отвечал я.

— Ну и как?

— Да никак. Кобзон и Кобзон.

— А близко видел? — возбуждался Штукин.

— Как тебя.

— А это правда, что у него парик, или брешут?

— Вроде правда.

— Да ну?! Повезло тебе. Надо же, самого Кобзона без парика видел. А я только по телеку. Да и то с париком.

— А Миронова видел?

— Андрея-то? Видел. Он даже дома у меня был.

Андрей действительно был как-то у нас в гостях, и отец после сытного обеда пристал к нему как с ножом к горлу:

— Андрюша, а ваша мама случайно не еврейка?

— Мама русская, — ответил Андрей.

— Странно, — сказал папа, — а такая талантливая… Очень странно. А папа?

— Папа еврей.

— Папа еврей? Это хорошо. Что папа еврей — это хорошо! Тогда все сразу становится на свои места, — удовлетворился отец и попросил: — Скажите что-нибудь по-еврейски.