Мадонна Семи Холмов   ::   Холт Виктория

– А разве я не нежен? И разве я не жесток?

– Ты… Чезаре, ты просто совсем не такой, как все остальные мужчины!

Он улыбнулся и так крепко стиснул ее руку, что она чуть не вскрикнула от боли, но боль, которую причинял ей Чезаре, как ни странно, ей нравилась.

– Когда мы вернемся в Рим, – произнес он, и ее поразило выражение его лица, – я так накажу тех, кто посмел разрушить дом нашей матери, что люди долго об этом не забудут. Я буду пытать их с той же жестокостью, с какой пытают несчастных в подземельях Бальони, но при этом моя любовь, моя нежность к тебе останутся теми же, какие я испытывал, когда ты еще лежала в колыбельке.

– О, Чезаре! Успокойся! Какой смысл припоминать то, что происходило в пылу войны?

– Смысл есть, и очень большой. Я преподам хороший урок остальным: в будущем никто не посмеет оскорблять меня или членов моей семьи. Да, ты права! Бальони действительно любит эту женщину.

– Я слышала, что она самая любимая из его женщин, и в этом нет сомнения.

– А еще что ты о ней слышала?

– Еще? Да ничего, пожалуй.

Он рассмеялся, в глазах его вспыхнул какой-то странный огонь:

– Она действительно самая для него любимая. Потому что она также и его сестра.

Вот об этих его словах и думала Лукреция, лежа в постели.

В спальню вошел ее муж и остановился, глядя на нее. Потом движением руки отослал женщину, которая сидела у постели и зашивала платье Лукреции.

Лукреция изучала его лицо из-под полуприкрытых век. Здесь, в Перудже, он казался еще меньше и незначительнее, чем в Пезаро.