Страница:
122 из 129
А Болотникову почему-то было не до веселья; его все чаще и чаще одолевали назойливые, терзающие душу думы.
"Теперь всем богат: и зипунами, и хлебом, и казной денежной. Но отчего ж на сердце кручина?.. Много крови пролито, много душ загублено? Но казна та у богатеев отнята, кои посадского тяглеца да мужика обирали. Чего ж тут горевать? Богатей кровь народную сосут, так пусть в той крови и захлебнутся. Пусть!"
Но что-то в этих думах мучило его, тяготило:
"Ну еще караван разорю, другой, третий. Еще людей загублю..." А дале что? Как были на Руси купцы да бояре, так и останутся... Что ж дале?"
Все чаще и чаще стал прикладываться к чарке, но вино не утешало, и тогда он выходил на утес; долго, в беспокойных думах стоял на крутояре, а затем, все такой же смурый, возвращался в шатер.
- Мечется атаман. И чего? - недоумевали есаулы.
Как-то в полдень к Болотникову привели молодого стрельца.
- На Усе словили, батько. На челне пробирался, никак, лазутчик.
- С утеса, сатану.
Служилый, длинный, угреватый, с большими оттопыренными ушами, бесстрашно глянул на Болотникова.
- Не лазутчик я, атаман, и пришел к тебе своей волей.
- Своей ли? - поднимая на стрельца тяжелые веки, коротко бросил Иван.
- Своей, атаман. Надумал к тебе переметнуться. Не хочу боле в стрельцах ходить.
Болотников усмехнулся.
- Аль не сладко в стрельцах?
- Не сладко, атаман. Воли нет.
- Воли?.. А пошто те воля? Волен токмо казак да боярин. Но казак близ смерти ходит, а в бояре ты породой не вышел.
|< Пред. 120 121 122 123 124 След. >|