Избранное   ::   Петров Сергей

А через час она уже старуха

и знает, что такое глум и глузд.

Идут дозоры взора, слуги слуха.

Подпольный воздух стал и чист, и пуст,

в нем вольный свист разбойничьего лиха.

Ты не разруха, мать-неразбериха,

ты повитуха-бобылиха,

и развязались узы уст.

Мели что хочешь, маленький Емеля!

Любая истина верна.

Любая мельница — лишь пустомеля,

а правда — в муке зрелого зерна.

Вращайся, дума, бедный жадный жернов!

Прощайся с нею, горькая мука!

Есть печи, пекари и есть в рядах обжорных

оборванные нищие века.

И я хожу, голодный голодранец,

отведать там горяченькой беды

и в отставной пихаю ранец

остатки скудные еды.

Наелся — как навоевался,

хлебнул — как бы рубнул сплеча,

по горло я нагоревался,

из мысли по пояс торча,

истошней истины крича,

как под кнутом у палача.

Иль проще? Запросило тело

себя тайком, как калача,

а баба-память налетела,

как оплеуха, сгоряча.

И с окаянной оплеухой,

с клеймом иль с влепленным блином

я шел, обвисший, лопоухий,

старинным, длинным-длинным днем,

как древним городом, и в нем

на грязной площади базарной

в великой злобе светозарной

зверел и медленно редел

зверинец и вещей, и дел.

Так, видно, было, есть и будет.