Избранное   ::   Петров Сергей

А при вратах буддического храма,

разодранный, как Божья монодрама,

огромный, сизо-черный, словно яма,

сидит разинутый бог смерти Яма

и лижет брюхо красным языком.

С такою темной сказкой я знаком,

и пахнут свечи сладкой панихидой,

и я стою в куреньи ста свечей.

И молча я молюсь: Эх, Боже мой! Не выдай

меня великой ямине вещей.

На ярых высях, в стороне от бед,

у хриплой смерти на крутом пороге,

разламывая горные отроги,

и на сползающей Бог весть куда дороге

стоит жемчужным чучелом Тибет.

И в Ведах его веденье сокрыто,

во шлоках заклинательных санскрита.

Бегом от жара в горы скачут льдины,

снега сухие порохом шуршат,

от чистой белизны недвижимы вершины,

и в них сквозит душа Упанишад,

когда таинственно бормочет ум:

ом мани падме хум,

ом мани падме хум.

А ламы лысы, и сам Будда пас их —

отары в желтых или красных рясах.

Бесчисленно в стадах монгольских приращенье.

Спит в Петербурге Азия твоя,

о позлащенное коловращенье

с пугливой ланью бытия.

Ом мани падме хум — бормочет стадо

и смотрит в небо угловатым лбом.

Открыто, словно в грозный храм ограда,

бессмысленное слово ом .

Что наша жизнь? Не ячья, не коровья,

а человечья? И тибетский врач

мне говорит и врет в ответ: Не плачь!

Противу смерти есть запас здоровья.