Неприкаянность   ::   Джин Яна

Не отличить целинной суши от той, что отдана под зданья, –

видней становится зато рисунок мирозданья:

калейдоскопное, случайное собрание

кругов, квадратов и спиралей,

крестов, овалов и диагоналей…

Как если б мир застыл, – забыл, что есть ещё движение,

и загляделся на себя с глупейшим выражением.

(Так женщина, не видевшая зеркала с девичьих лет,

молчит, дорвавшись до него: не верит собственному зренью.)

Но это хорошо, поскольку счастье есть забвенье.

Точнее, памяти оно – непререкаемое тленье.

Ещё: блаженство – это верность, а не простое “непредать”.

Добро не есть “незло”; и если надо передать

в словах значенье “жить”, то мало слов “не умирать”.

Ещё: блаженство есть не просто чудное мгновение,

а устраненье вечных мук его непостижения.

Исчезновенье памяти. Её освобождение

от всех мгновений (чудных и нечудных). Превращение

в прохладное, прозрачное дыханье-дуновение…

Часть вторая



Устала услаждать Тебя. Хореи эти, ямбы

фальшивы, ибо речь нелицемерна.

“Под музыку, – сказали мне, – поются дифирамбы,

а в рифму не бранятся!” Это верно.

Но не для музыки я так, – для нагнетания

внутри себя иного состояния…

"Поэзия… Разгул… Предел…"

Ты где? Вот, сядь на стул: Тебе

не будет музыки! Отныне “всё и вся” –

не “Ты”, а “я”.

Хоть ненадушен Ты и малодушен, –

поближе уши! И не только слушать, –

записывать теперь изволь

в тетрадь слова для тех, кого пугает

лишь свет дневной, кто обретает

через уход существованье там,

где лишь сплошные “нет” и цифры “ноль”,

а если “ноль” – цена, её не платят.