JК
Белый шелест :: Сумишин Николай Флорович
Страница: 3 из 10Двухэтажные нары, сбитые на скорую руку колхозными плотниками... На огородах - автоматы с раздутыми стволами, простреленные каски. Иногда сельские ребята приносят что-нибудь съестное, но это - капля в море. А еще раньше... Заплаканные лица, тележки, узлы, коровы - и мама упала посреди дороги. Он пришел однажды к нам, оглядел всех добрыми глазами, остановил взгляд на мне и сказал: "Как дела, сынок?" Он так и сказал: "Сынок..."
А когда ушел Олекса, я поплелся за ним, не упуская из виду, до самой его новой хаты из глины на выгоне. В хату не зашел. Постоял какое-то время за сиренью и вернулся в детдом.
На следующий день, это было воскресенье, потому что на обед давали хлеб пшеничный, Олекса снова пришел к нам, малышне, но уже пьяный. Что-то бормотал, перековырял весь пол костылями, да и упал посреди класса. Прибежал директор, помог Олексе подняться, выпроводил его за ворота. А я стоял тогда в уголке ни живой ни мертвый.
Опять пошел вслед за ним.
Олекса поковылял тогда в поле: первый снег упал на балки и перелески, все вокруг было белым-бело. В той белизне стоял на костылях Олекса. А к нему след - одной ногой... Олекса пел. Песня была грустная - о том, как горела Кирилловка, как воронье кружилось над ней. Голос, помнится, был пьяный, хриплый.
До полуночи я прокрутился тогда возле глинища, где спрятался Олекса. И страшно было оставлять инвалида одного в заснеженном поле, и подойти боялся. Все же решился.
"Дядя, дядя!"
...
А когда ушел Олекса, я поплелся за ним, не упуская из виду, до самой его новой хаты из глины на выгоне. В хату не зашел. Постоял какое-то время за сиренью и вернулся в детдом.
На следующий день, это было воскресенье, потому что на обед давали хлеб пшеничный, Олекса снова пришел к нам, малышне, но уже пьяный. Что-то бормотал, перековырял весь пол костылями, да и упал посреди класса. Прибежал директор, помог Олексе подняться, выпроводил его за ворота. А я стоял тогда в уголке ни живой ни мертвый.
Опять пошел вслед за ним.
Олекса поковылял тогда в поле: первый снег упал на балки и перелески, все вокруг было белым-бело. В той белизне стоял на костылях Олекса. А к нему след - одной ногой... Олекса пел. Песня была грустная - о том, как горела Кирилловка, как воронье кружилось над ней. Голос, помнится, был пьяный, хриплый.
До полуночи я прокрутился тогда возле глинища, где спрятался Олекса. И страшно было оставлять инвалида одного в заснеженном поле, и подойти боялся. Все же решился.
"Дядя, дядя!"
...