JК
Бремя власти :: Балашов Дмитрий Михайлович
Страница: 66 из 538) — Како мыслишь, почто мы сидим тута и до чего досидим?
— А никак не мыслю! — добродушно и просто отмолвил Андрей. — Сижу! Был бы дома, пошел нынче сам, с горбушею, валить хлеб. Люблю пройтись эдак-то по яровому! — Он усмехнулся вновь румяно и молодо, давая сотоварищам волю подтрунить над его пристрастием к мужицкой работе. Пожал широкими плечами: — Как ни то да образует! Либо Узбек умрет, либо еще что содеет. Не век же нам по Литве горе мыкать!
— Плоха надея! — пробурчал Морхинин.
— А ты, Александр, каку думу думашь? — строго спросил его Федор, так и не тронувши пива, поставленного перед ним Кобылою. Он был суше Ивана, узкобород и неулыбчив ликом, а потому казался иногда годами повозрастнее брата, да и говорил так вот, строго и неотступно, почитай, со всеми и всегда. Федор был воин, стратилат, и вынужденное сиденье в Литве ему было тяжелее, чем Андрею Кобыле.
Александр повел рачьим выпуклым глазом в сторону двоюродного брата, передернул локтями, сказал — в стол:
— Мыслить надобно о Руси! А не о своих вотчинах!
— Дак и откажись от вотчин тех! — вскипел Иван.
— Почто? — хмуро подняв на него глаза, вопросил Александр. — Вотчины нам дадены за службу князю своему в володенье и в род! Пото надлежит и честь рода блюсти неотступно!
— А мы тут, в Литве, — круто остановясь, выкрикнул Иван главное, о чем молчали допрежь, — кому ся деем пользу: Руси али Гедимину литовскому? Он ить и веры не нашей!
— В веру православную Литву и перевести мочно! — примирительно прогудел Андрей Кобыла.
— А никак не мыслю! — добродушно и просто отмолвил Андрей. — Сижу! Был бы дома, пошел нынче сам, с горбушею, валить хлеб. Люблю пройтись эдак-то по яровому! — Он усмехнулся вновь румяно и молодо, давая сотоварищам волю подтрунить над его пристрастием к мужицкой работе. Пожал широкими плечами: — Как ни то да образует! Либо Узбек умрет, либо еще что содеет. Не век же нам по Литве горе мыкать!
— Плоха надея! — пробурчал Морхинин.
— А ты, Александр, каку думу думашь? — строго спросил его Федор, так и не тронувши пива, поставленного перед ним Кобылою. Он был суше Ивана, узкобород и неулыбчив ликом, а потому казался иногда годами повозрастнее брата, да и говорил так вот, строго и неотступно, почитай, со всеми и всегда. Федор был воин, стратилат, и вынужденное сиденье в Литве ему было тяжелее, чем Андрею Кобыле.
Александр повел рачьим выпуклым глазом в сторону двоюродного брата, передернул локтями, сказал — в стол:
— Мыслить надобно о Руси! А не о своих вотчинах!
— Дак и откажись от вотчин тех! — вскипел Иван.
— Почто? — хмуро подняв на него глаза, вопросил Александр. — Вотчины нам дадены за службу князю своему в володенье и в род! Пото надлежит и честь рода блюсти неотступно!
— А мы тут, в Литве, — круто остановясь, выкрикнул Иван главное, о чем молчали допрежь, — кому ся деем пользу: Руси али Гедимину литовскому? Он ить и веры не нашей!
— В веру православную Литву и перевести мочно! — примирительно прогудел Андрей Кобыла.