День русского едока   ::   Сорокин Владимир Георгиевич

Оболенского и Шноговняка встретили ревом и рукоплесканиями, им мгновенно освободили центральные места за стойкой. Два неизменных бармена - Андрюша в форме капитана НКВД и Георг в черном кителе штурмбаннфюрера СС подали фирменный коктейль "Москва-Берлин" - русскую водку и немецкий шнапс в широком прямоугольном стакане, разделенные вертикальной прослойкой алого льда.

Просторный зал бара был так же разделен пополам: одна половина, светло коричневая, как рубашки штурмовиков, была увешана нацистскими плакатами и фотографиями; другая, кумачово-красная, пестрела плакатами сталинского времени. Два белых бюста - крутолобого Молотова и худощавого Риббентропа возвышались по краям массивной стальной стойки. Попеременно звучали советские и немецкие шлягеры тридцатых годов.

Когда Шноговняк и Оболенский пили по третьему коктейлю, громко переговариваясь с Антоном Рыбалко и Алексеем Коцом, в кармане Эдуарда зазвонил мобильный.

- Да, - он приложил трубку к огромному, пронизанному синими прожилками уху.

- Эдик, плохая новость, - откликнулся голос жены.

- Чего?

- Телеграмма от Коли.

- Опять?

- Опять.

- А чего там?

- "Отец умер. Приезжай. Коля."

Оболенский сумрачно выдохнул и посмотрел на блестящий бюст Риббентропа.

- Эдик!

Оболенский молчал. Лицо его быстро наливалось кровью.

- Эдик!

- Да... - пошевелил он тяжелыми губами.

- Я тебя не пущу.

- Конечно...