JК
Дилогия Василия Гроссмана :: Солженицын Александр Исаевич
Страница: 41 из 42Так учёный - победил и устоял? Редчайший пример стойкости в советское время?
Не тут-то было, Гроссман безошибочно ведёт: а теперь следующее, не менее страшное искушение - от ласковых объятий. Хотя Штрум упреждающе и оправдывает себя, что он - не такой же, как помилованные лагерники, тут же всё простившие и проклявшие своих прежних сомучеников. Но вот уже опасается бросить на себя тень жениной сестры, хлопочущей об арестованном муже, его раздражает и жена, зато весьма приятно стало благоволение начальства и "попадание в какие-то особые списки". "Самым удивительным было то", что от людей, "ещё недавно полных к нему презрения и подозрительности", он теперь "естественно воспринимал их дружеские чувства". Даже с удивлением ощутил: "администраторы и партийные деятели... неожиданно эти люди открылись Штруму с другой, человеческой стороны". И при таком-то его благодушном состоянии это новоласковое начальство предлагает ему подписать гнуснейшее сов-патриотическое письмо в "Нью-Йорк таймс". И Штрум не находит силы и выверта, как отказаться, - и безвольно подписывает. "Какое-то тёмное тошное чувство покорности", "бессилия, замагниченность, послушное чувство закормленной и забалованной скотины, страх перед новым разорением жизни".
Таким поворотом сюжета - Гроссман казнит сам себя за свою покорную подпись января 1953 по "делу врачей". (Даже, для буквальности, чтобы осталось "дело врачей", - анахронистически вкрапляет сюда тех давно уничтоженных профессоров Плетнёва и Левина.) Вот кажется: теперь напечатают 2-й том - и раскаяние произнесено публично.
Не тут-то было, Гроссман безошибочно ведёт: а теперь следующее, не менее страшное искушение - от ласковых объятий. Хотя Штрум упреждающе и оправдывает себя, что он - не такой же, как помилованные лагерники, тут же всё простившие и проклявшие своих прежних сомучеников. Но вот уже опасается бросить на себя тень жениной сестры, хлопочущей об арестованном муже, его раздражает и жена, зато весьма приятно стало благоволение начальства и "попадание в какие-то особые списки". "Самым удивительным было то", что от людей, "ещё недавно полных к нему презрения и подозрительности", он теперь "естественно воспринимал их дружеские чувства". Даже с удивлением ощутил: "администраторы и партийные деятели... неожиданно эти люди открылись Штруму с другой, человеческой стороны". И при таком-то его благодушном состоянии это новоласковое начальство предлагает ему подписать гнуснейшее сов-патриотическое письмо в "Нью-Йорк таймс". И Штрум не находит силы и выверта, как отказаться, - и безвольно подписывает. "Какое-то тёмное тошное чувство покорности", "бессилия, замагниченность, послушное чувство закормленной и забалованной скотины, страх перед новым разорением жизни".
Таким поворотом сюжета - Гроссман казнит сам себя за свою покорную подпись января 1953 по "делу врачей". (Даже, для буквальности, чтобы осталось "дело врачей", - анахронистически вкрапляет сюда тех давно уничтоженных профессоров Плетнёва и Левина.) Вот кажется: теперь напечатают 2-й том - и раскаяние произнесено публично.