Дмитрий Донской   ::   Бородин Сергей Алексеевич

Высился над строениями и Архангельский собор, но все вокруг было бревенчато, низменно, и Алис не мог понять красоту Кремля,хотя русские радовались ей. Он предпочел бы плоскую мощь каменных стен, восходящих одна над другой, он скупо украсил бы их, чтобы каждая складка завитка четко выступала из камня, как ящерица на песке пустынь. А есть ведь добрый камень. Он и желтоват, и розов; не единым лесом богата Москва, но и каменными залежами.

– Ты мрачен и волосат, Кирилл. А о чем печалуешься? Строим, как в Цареграде; крепко, как из гранита. Дружина понятлива. Строим мы по своему замышлению. Чего же ты?

– Взгляни, – строим сторожню от битв, от врага, а сами, как враги, окружены и заперты. Я хотел по Москве идти – мне сказали: "Назад!" Я хотел со стены с человеком словом перекинуться – мне велено было слезть. Я хотел в церкву пойти, на молельщиц глянуть – ан пристав злым глазом своим скосился на меч и велел в доме своем бога славить. Тяжко мне.

– Сосредоточь свою мысль на зодчестве; думай о башне, говори с ней.

Она растет. Нас не в рабство ввергли, но только торопят. Нельзя ввергнуть зодчего в рабство, давая ему замес и камень, давая ему право строить по своему мечтанию.

– А я не могу мечтать под плетью и оттого скорбен теперь. Не суди меня, но скорбен я. – И шепотом добавил:

– Скорбен вельми, но и вельми гневен.

– Ты всю жизнь не можешь унять своего сердца. Оно тебя ведет, а его надо подчинить себе. Только тогда станешь мастером.

– Слушаю тебя. Но мыслю инако.

– Мыслью твоей не владею, Кирилл.