JК
Дознание... Роман о маркизе де Саде :: Дюкорне Рики
Страница: 86 из 173(Чего бы я ни отдала, лишь бы подержать в руках такой веер сегодня ночью! Расписать его!) Пока же просто представьте себе:
ПОРТРЕТ ОЛИМПИАДЫ ДЕ ГУГ
(нарисованный на серебряном веере, panaches – из лучшей слоновой кости)
Черная фетровая шляпа дерзко сдвинута набок, из-под нее выбивается грива черных локонов, одна прядь пленительно падает на лоб, груди колышутся, будто воздушные шары. Она вплывает в atelierоднажды зимним днем. Год был 1789-й, и чего только не сулила тогда Революция! В глубине комнаты Лафентина беседует спокупательницей, я рисую на новом веере кайму из виноградных лоз и гроздьев.
Вам она бы понравилась, вы назвали бы ее «ипе amazone», «ипе noire». Вас восхитила бы ее редкостная ересь, ее эксцентричность. Олимпа тщеславна, щедра, чувственна и неудержима. Она способна в четыре часа надиктовать целую пьесу. Она полагает, что жизнь трагична, что свобода стоит опасностей, какие в себе несет, а Чудесное – величайшее сокровище самовластного воображения. Как и вы, она настаивает на необходимости наслаждения. И обожает эротические картинки – вот что нас свело. Вдохновленная вами небольшая серия, наши «Запретные удовольствия», разлетелась среди куртизанок и mondainesв таком числе, что не проходило и дня, чтобы в atelierне ворвалась с заказом девушка в красных юбках.
– Я возьму вот этот, – говорит Олимпа (голос у нее совсем детский), щелчком раскрывая сцену fellatioперед самым носом вздрогнувшей ханжи, которая раздраженно покидает мастерскую. – Единственная разница между беспутницей и ханжой, – объявляет Олимпа, и ямочка у нее на щеке тут же привлекает мое внимание, – та же, как между мастером своего дела и любителем. – Какое остроумие! С мгновение она пристально вглядывается в мое лицо.
– От вас исходит необычное сияние, – объявляет она, заставляя меня рассмеяться от удивления.
ПОРТРЕТ ОЛИМПИАДЫ ДЕ ГУГ
(нарисованный на серебряном веере, panaches – из лучшей слоновой кости)
Черная фетровая шляпа дерзко сдвинута набок, из-под нее выбивается грива черных локонов, одна прядь пленительно падает на лоб, груди колышутся, будто воздушные шары. Она вплывает в atelierоднажды зимним днем. Год был 1789-й, и чего только не сулила тогда Революция! В глубине комнаты Лафентина беседует спокупательницей, я рисую на новом веере кайму из виноградных лоз и гроздьев.
Вам она бы понравилась, вы назвали бы ее «ипе amazone», «ипе noire». Вас восхитила бы ее редкостная ересь, ее эксцентричность. Олимпа тщеславна, щедра, чувственна и неудержима. Она способна в четыре часа надиктовать целую пьесу. Она полагает, что жизнь трагична, что свобода стоит опасностей, какие в себе несет, а Чудесное – величайшее сокровище самовластного воображения. Как и вы, она настаивает на необходимости наслаждения. И обожает эротические картинки – вот что нас свело. Вдохновленная вами небольшая серия, наши «Запретные удовольствия», разлетелась среди куртизанок и mondainesв таком числе, что не проходило и дня, чтобы в atelierне ворвалась с заказом девушка в красных юбках.
– Я возьму вот этот, – говорит Олимпа (голос у нее совсем детский), щелчком раскрывая сцену fellatioперед самым носом вздрогнувшей ханжи, которая раздраженно покидает мастерскую. – Единственная разница между беспутницей и ханжой, – объявляет Олимпа, и ямочка у нее на щеке тут же привлекает мое внимание, – та же, как между мастером своего дела и любителем. – Какое остроумие! С мгновение она пристально вглядывается в мое лицо.
– От вас исходит необычное сияние, – объявляет она, заставляя меня рассмеяться от удивления.