Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Мужиков принялись кликать на сход с утра, мужики не шли, спокойнее отсидеться по домам,тогда Кияшко послал по селу солдат комендантского взвода, никого, мол, не неволят, но те, кто не хочет идти, пусть сдадут по овце в котел добровольческой армии.

Из окрестных деревень мужиков негусто, но из Успенского явились все. Овца — это овца.

Зал украшен еловыми ветками, на сцене постамент для ораторов, в глубине задник с мраморной беседкой и кипарисами.

На сцене — Андриевский, на просцениуме — отец Михаил, этому море по колено, а дьячок, несчастный Беневоленский, рад бы не пойти и нельзя не пойти, сегодня отец Михаил у властей в фаворе.

Михаила мужики не уважали, священнослужитель-то он священнослужитель и что молод не грех, но очень уж падок до баб, любит их исповедовать.

Михаил сунулся на мгновение за кулисы, скинул подрясник и тут же появился в рясе, взмахнул крестом, Беневоленский подал кадило, и пошла писать губерния.

Андриевский повел рукой.

— Па-а-прашу…

Но мужики поднялись без команды, не успели еще отвыкнуть молиться.

— Спаси, господи, люди твоя…

Кое-кто привычно перекрестился.

— …и благослови достояние твое…

Торжественная минута.

— …победы благоверному императору нашему…

Император расстрелян в Екатеринбурге с год назад, но символ есть символ…

Вот и сюрприз! Команду подал Кияшко: «Давай, давай!» Терешкин и Лавочкин потянули веревки.