Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

До чего ж он похож на пушкинского Дубровского!

Степан Кузьмич сидит в глубине зала у раскрытого окна и не сводит взгляда с Андриевского. Так вот они и смотрят друг на друга.

Как хорошо, что Степан Кузьмич не смотрит на Славушку, вряд ли простит он ему зеленые усы и лиловые рога…

— Говорите же, — негромко, но достаточно внушительно командует из-за кулис Кияшко.

Легко ему командовать! А если Андриевский не может…

Никогда еще Виктор Владимирович Андриевский не оказывался в таком ужасном положении. Он пропал! Двум смертям не бывать, одной не миновать, а он очутился между двух смертей, между Быстровым и Кияшко.

— Гаспада…

И захлебнулся. Единственное, что он может сказать: гаспада, я пропал! Но недаром он адвокат: обмякает, оседает и… падает в обморок.

Хватается рукой за сердце и падает, но так, чтоб не очень ушибиться…

— Воды! Воды! — кричит Ниночка Тархова.

Но смотрят все не на Андриевского, а на Быстрова, и Кияшко смотрит со сцены, и кто-то наклоняется из-за кулис и шепотом объясняет, кто это, и Кияшко хватается за кобуру.

Но тут мужиков точно ветер из окна пригибает, а сам Быстров в одно мгновение скрывается в просвете окна.

Кияшко с револьвером в руке бросается к двери. Заперта! Бросается к другой.