Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

— Беги!

Он уже в тепле, мамины руки обнимают его, ни Анна Ивановна, ни ее гостья не ждали Быстрова, но ВераВасильевна уже с час как стояла на крыльце.

— Мне все казалось…

Степан Кузьмич привязывает лошадь.

— В дом, в дом, незачем свиданки на улице устраивать.

Комнату освещает жестяная керосиновая лампочка.

В светелке у Перьковой, как у курсистки: железная коечка, пикейное одеяльце, этажерка с книжками, а по стенам портреты: Пушкин, Толстой, Тургенев, Чернышевский, Писарев, Добролюбов и почему-то Пугачев, между Пушкиным и Толстым… Вот какая эта Анна Ивановна!

— Самогонки нет?

— Степан Кузьмич, откуда же у меня самогонка?

— С холоду неплохо.

— Сбегать?

— Сбегайте. И сала займите, я потом привезу, отдадите.

Перькова уходит с таким видом, точно Быстров послал ее по наиважнейшему делу.

Быстров садится на кровать, накрытую девственно чистым одеялом, нескрываемо довольный всем, что он видит.

— Вот и свиделись, — говорит.

— Ты тоже здесь поживешь? — спрашивает Вера Васильевна. — Только вот Петя…

— Петя работает на Астаховых, — не без насмешки произносит Быстров. — Ничего с ним не случится.

— А Славе здесь не опасно?

— Он здесь не останется, — безжалостно отвечает Быстров. — Он дальше…

Вера Васильевна пугается:

— Куда еще?

— Поручение Союза молодежи. В Орел, по вопросам культурно-просветительной деятельности.

— Ну какая сейчас просветительная работа? — недоумевает Вера Васильевна.