Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

 — Да куда же ты, сука, подевался, они же разбегуц-ца…

Старший Хабаров утешает конвоира:

— Не пужайся, куды от вас скроишься…

У выхода раздают листовку «Дезертирам не будет пощады!».

— Тебе их жалко? — спрашивает Шифрин.

— Нет, — твердо произносит Славушка.

— И мне… не жалко, — говорит Шифрин. — Но в общем их тоже можно понять, отец ведь…

На ночь Пысин устраивает ребят в караульном помещении. «Шумно, зато тепло». Они спят в караулке, как убитые, не слыша ни смены караулов, ни брани.

Рассвет еще только брезжит, и все тот же Пысин трясет Славушку за плечо:

— Вас зовет Самойлова!

— Давида тоже?

— Нет, нет, пусть спит, вас одного.

На улице предрассветная тишина, точно и нет войны, лишь слышно, как в коновязях жуют лошади. Мир спит, и политотдел спит. В канцелярии безмолвие, кое-где на столах спят сотрудники отдела, доносится только стонущее дыхание, точно стонут неисполненные бумаги.

Пысин осторожно обходит столы.

Кто-то поднимает голову:

— Тебе чего?

— Ничего, ничего, мы к Розалии Самойловне.

— А она где?

— У себя.

Пысин не успевает постучаться.

— Войдите.

— Ваше приказание…

— Хорошо, товарищ Пысин, оставьте нас.

Она все в том же платье, на ширмочке висит кожаная куртка. Розалия Самойловна писала, бювар раскрыт, разбросаны листки почтовой бумаги.

— Садитесь, товарищ Ознобишин.

Ей предстоит разочаровать посланца неизвестных ей успенских коммунистов, а ведь как не хочется разочаровывать своих людей.