Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

— Откуда же вы их возьмете? — не без язвительности спросил Дмитрий Фомич. — Пролетариат сам лошадьми нуждается, скорей на колбасу пустит, чем мужикам даст.

— А я у тебя возьму, — спокойно сказал Быстров. — Одну оставлю, а другую возьму.

Дмитрий Фомич глубокомысленно посмотрел на Быстрова.

— На такое дело закон нужен, Степан Кузьмич, хотя бы вы и действовали ради мировой революции.

— А это нам недолго, — насмешливо возразил Быстров. — За ради дела? Закон будет моментально! Пишу Ленину, и через пару дней будем иметь декрет. Пожалуйте, товарищ Никитин, вот вам и закон: председатель Совета Народных Комиссаров Ульянов — Ленин.

Дмитрий Фомич усмехнулся.

— Ну, это уж вы, Степан Кузьмич, немножко того. Быстровых, извините, все же много, а Ленин — один: там государственные соображения!

Быстров негромко засмеялся.

— А ты что ж думаешь, Быстровы действуют совсем уж без государственного соображения?

— Нет, зачем же…

— Быстров понимает, что это такое — написать Ленину, — продолжал Быстров. — Даже написать Ленину и то надо иметь… — Он постучал пальцем себе по лбу. — С бухты-барахты не напишешь. — Мгновение помолчал. — А что касается лошадей, — добавил он уверенным тоном, — лишних лошадей мы все-таки заберем, и безлошадным дадим, и середняку оставим…

— А кулаку? — не без язвительности спросил Дмитрий Фомич.

Быстров нахмурился.

— Ну а что касается кулака, это особый разговор, — жестко сказал Быстров. — С кулаком у нас война.