Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

— От общественности, — серьезно произнес Данилочкин. — Мужики ему верят больше, чем мне.

Перед церковью множество старух, до них уже дошел слух об изъятии.

Еремеев, Устинов и Введенский на паперти, старухи на лужке за оградой.

Едва показался Данилочкин, старухи заголосили:

— Господи, и на кого же ты нас покидаешь, батюшки мои родные, маменьки мои родные, осиротинил ты нас, беспомочных, обескрышил ты нас, детиночек…

Причитали, как на похоронах.

— Кыш, кыш, старухи! — прикрикнул на них Данилочкин. — Будя! Никто вас не обидит… Товарищ Куколев, пригласите гражданина Тархова!

Что это еще за Куколев? Оказывается, Данилочкин обращается к Григорию, Слава и не знал, что его фамилия Куколев.

Григорий пересекает лужайку, но не успевает дойти до Тарховых, как из дома показывается отец Валерий, в люстриновой рясе, с наперстным крестом, при всем параде, только из-под рясы торчат рыжие яловые сапоги.

Тоже поднимается на паперть.

— Гражданин Тархов, — громко спрашивает Данилочкин. — Вам известно, что Советская власть издала декрет о конфискации церковных богатств?

— Какие у нас богатства…

— Я спрашиваю, — строго повторяет Данилочкин, — известно вам о декрете?

— Известно.

— Перед вами комиссия волисполкома, — еще громче объявил Данилочкин. — Пришли произвести опись и конфискацию, ключи от церкви при вас?

— Пожалуйста.

— Ваше присутствие обязательно.