Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

— Кто именно?

А кто, правда, подарил ему эту злосчастную книжку? Федоров? Нет, все-таки не он, зачем же его подводить, тем более что Слава не сомневается в невинном характере подарка.

— Оля.

— Что за Оля?

— Племянница. Племянница Федорова.

— Это еще что за племянница?

— Обыкновенная племянница. Приехала к ним погостить.

— Откуда?

— Что — откуда?

— Откуда приехала?

— Не знаю. Кажется, из Крыма.

— Из Крыма?

— Как будто они сказали, что из Крыма.

— А ты читал эти стихи другим?

— Читал.

— Вот видишь, не только сам, но и другим читал контрреволюционные стихи.

— А что в них контрреволюционного?

— А это не нашего с тобой ума дело, я тебе уже сказал, что этот поэт расстрелян за контрреволюцию.

— Очень жаль.

— Тебе его жаль?

— Жаль, что поэты занимаются контрреволюцией.

— Это тоже не нашего ума дело.

Семин берет новый лист.

— А зачем тебе эта Оля дала книжку?

— Я уже сказал, мне понравились стихи…

— А она не просила тебя передать кому-нибудь эту книжку?

— Для чего?

Семин слегка отодвигается от стола и проникновенно смотрит в глаза Славе.

— Ты честно разговариваешь, Ознобишин?

— Да ты что?! — Слава вспыхивает. — Какие у тебя основания…

— Не ерепенься, не ерепенься, — останавливает его Семин. — Тебя тоже можно было бы привлечь, но Шабунин велел тебя не трогать.