JК
Двадцатые годы :: Овалов Лев Сергеевич
Страница: 788 из 963 — Мама!
Но маме, увы, недано было уберечь свое детище — Ознобишин и Ушаков протиснулись в комнату.
По-видимому, это была столовая, потому что широченную тахту, на которой возлежал товарищ Шульман, загораживал обеденный стол, на котором валялась разбросанная Зямина одежда.
Но больше всего Славу поразило голубое атласное одеяло, под которым изволил почивать товарищ Шульман!
Множество мыслей пронеслось у Славы в голове, и хотя Зямка закутался в одеяло по самую шею, оно обнажало истинную природу Шульмана. Революционер не имеет права спать под таким одеялом! Чего стоили речи Шульмана о классовой непримиримости в сравнении с атласным одеялом! Когда тысячи беспризорников ночуют в котлах…
Сердитое личико с вьющимися, как у барашка, черными волосами высунулось из-под одеяла и строго уставилось на вошедших:
— Это ты, Ознобишин?
Точно это мог быть кто-то другой!
Худенькая рука пошарила на стуле возле тахты и водрузила на костлявый нос неизменное металлическое пенсне. Шульман еще раз пытливо посмотрел на вошедших, соскочил с тахты, быстро натянул на худые волосатые ноги брюки, затянул ремень и, как римский патриций, величественным жестом запахнул на себе широкую, не по размеру толстовку.
В пенсне и толстовке он снова стал деловитым и непреклонным товарищем Шульманом.
— Здравствуйте, ребята, это хорошо, что вы сразу пришли ко мне, сейчас позавтракаем…
Он даже не обернулся к матери, дома его должны были понимать с полуслова.
Но маме, увы, недано было уберечь свое детище — Ознобишин и Ушаков протиснулись в комнату.
По-видимому, это была столовая, потому что широченную тахту, на которой возлежал товарищ Шульман, загораживал обеденный стол, на котором валялась разбросанная Зямина одежда.
Но больше всего Славу поразило голубое атласное одеяло, под которым изволил почивать товарищ Шульман!
Множество мыслей пронеслось у Славы в голове, и хотя Зямка закутался в одеяло по самую шею, оно обнажало истинную природу Шульмана. Революционер не имеет права спать под таким одеялом! Чего стоили речи Шульмана о классовой непримиримости в сравнении с атласным одеялом! Когда тысячи беспризорников ночуют в котлах…
Сердитое личико с вьющимися, как у барашка, черными волосами высунулось из-под одеяла и строго уставилось на вошедших:
— Это ты, Ознобишин?
Точно это мог быть кто-то другой!
Худенькая рука пошарила на стуле возле тахты и водрузила на костлявый нос неизменное металлическое пенсне. Шульман еще раз пытливо посмотрел на вошедших, соскочил с тахты, быстро натянул на худые волосатые ноги брюки, затянул ремень и, как римский патриций, величественным жестом запахнул на себе широкую, не по размеру толстовку.
В пенсне и толстовке он снова стал деловитым и непреклонным товарищем Шульманом.
— Здравствуйте, ребята, это хорошо, что вы сразу пришли ко мне, сейчас позавтракаем…
Он даже не обернулся к матери, дома его должны были понимать с полуслова.