Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Зачем превращать Быстрова в объект классовой ненависти кулаков и тем самым поднимать авторитет человека, изгнанного из рядов партии?

Семин оставался верен себе, точно он не с людьми имел дело, а в шахматы играл.

— Я пойду, — сказал Слава.

— Счастливо, — сказал Семин. — Если еще что-нибудь узнаешь, заходи.

— Ты какой-то бесчувственный, Василий Тихонович, — сказал Слава. — Я был о тебе лучшего мнения.

— А чувства и политика вещи несовместимые, — холодно ответил Семин и дал Ознобишину совет: — На твоем месте я бы с комсомольской работы ушел, при такой фантазии тебе лучше податься в писатели.

Все-таки у Славы создалось впечатление, что Семин чего-то недоговаривает.

Он нехотя повернулся к двери, и вдруг Семин его окликнул:

— Погоди-ка…

Слава остановился.

— Ну?

«Чем-то он меня сейчас огорошит?» — подумал Слава.

— Садись, садись, — приказал Семин, указывая на стул, сам встал из-за стола, поставил поближе к столу стоявшую в углу табуретку, заглянул в коридор и позвал: — Егорушкин!

На пороге появился красноармеец.

Семин прошептал ему что-то на ухо.

— Быстро! — вслух сказал Семин. — Во дворе не задерживайтесь, из двери в дверь.

Егорушкин исчез.

— Куда это ты его послал? — полюбопытствовал Слава.

— В КПЗ.

— Это что еще за КПЗ?

— Камера предварительного заключения.

— А кто там у тебя, в этой камере?

— Есть там один…

С него точно сдуло всякое благодушие.

— Ладно, не буду тебя мучить.