Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Ну и пошло! «Друг мой, брат мой, усталый страдающий брат… Вырыта заступом яма глубокая, жизнь бесприютная, жизнь одинокая… Выдь на Волгу, чей стон раздается…»

Чтецы постанывают, Фомич удовлетворенно улыбается.

— Отлично. Отлично. Хорошо. Четыре. Пять.

«Вот парадный подъезд…»

— Ознобишин!

Тут уж наперед пять. Славушка выбирается из-за парты, уверенный в успехе, неторопливо подходит к столу, в руках узенькая книжечка, он всю ночь повторял стихи, не зубрил, не читал, — повторял, вслушиваясь в ночной весенний шум, знает наизусть, как символ веры.

— Наизусть!

— Конечно, Иван Фомич.

— Прошу.

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек…

— Это о чем?

— О России.

— Гм…

Свобода, свобода,

Эх, эх, без креста!

Катька с Ванькой занята -

Чем, чем занята?…

— Погодите. Чем занята?

Славушка не может остановиться, стихи влекут мальчика помимо его воли.

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в святую Русь -

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую…

— Довольно!

Запрокинулась лицом,

Зубки блещут жемчугом…

Ах ты, Катя, моя Катя,

Толстоморденькая…

В кружевном белье ходила -

Походи-ка, походи!

С офицерами блудила -

Поблуди-ка, поблуди!

— Довольно!

Эх, эх, поблуди!

Сердце екнуло в груди!

Славушка не может остановиться. Голос звенит на самых высоких нотах.