Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

— То есть как это не отдадите? — строго спросил Данилочкин. — Мельница не ваша, вас мы и спрашивать не будем.

— Не отдам, — повторил Павел Федорович.

Но Данилочкин не собирался долго разговаривать, он не в пример Быстрову не любил эффектных сцен, любил делать все коротко и просто.

— Ключи у вас? — спросил Данилочкин.

— У меня.

— Принесите.

Павел Федорович принес ключи, спорить с Данилочкиным бесполезно.

— Пройдемте к мельнице…

Прошли на огород, отомкнули дверь мельницы, вошли, внутри светло и пыльно, до сих пор пахнет мукой. Данилочкин потрогал дизель, похлопал ладонью по шкиву.

— Ремень цел?

— Куда ж ему деться?

— Не говорите, сапожный товар. На подметки, например.

— Цел.

— Ваше счастье, а то бы привлекли. Товарищ Никитин, дайте гражданину Астахову расписаться.

Дмитрий Фомич расправил бумажку, положил на обод шкива, протянул Павлу Федоровичу карандаш.

— Распишитесь, что ознакомлены. — Мгновение Павел Федорович колебался, взял карандаш, — против рожна не попрешь! — побледнел еще больше и расписался.

— Точно свой смертный приговор подписываете, — сочувственно заметил Данилочкин. — Нехорошие у вас глаза.

— А оно так и есть, — вполголоса согласился Павел Федорович. — Вы мне действительно объявили смертный приговор.

В тот момент никто этим словам не придал значения.