Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Судя по истомленному виду почтмейстерши, Кислицын замучил ее расспросами.

— А как ты поживаешь, товарищ Ознобишин? — поинтересовался Кислицын и похлопал ладонью по скамейке, приглашая Славу сесть.

Разговорчивостью Кислицын не отличался, а тут вдруг засыпал Славу вопросами: как живет, как относится к нему волкомпарт, не загружают ли поручениями, готовится ли в университет…

Вера Васильевна позвала пить чай, Кислицын отказался:

— Благодарствуйте, пора в исполком, и так задержался, вижу, товарищ Ознобишин идет, ну как не поговорить…

Слава, однако, в случайность встречи не поверил.

— А вам ничего не говорили обо мне в укоме? — спросил Слава. — Относительно путевки там или еще чего?

— Чего не слышал, того не слышал. Просто думаю, что тебе сейчас самое святое дело — учиться.

Кислицын зашагал к волисполкому, а Слава остался сидеть на скамеечке.

Время шло, а Слава все не мог решить, кем ему стать — дипломатом или адвокатом, или же, как советовал, Шабунин, идти во врачи.

Не оставляла его в покое и Вера Васильевна:

— Слава, иди пить чай!

— Ах, мамочка…

Придвигала кружку с молоком.

— Ты же звала пить чай?

— Молоко полезнее.

Слава подчинялся, пил молоко, топтался возле вешалки, потом решительно надевал куртку, ночью бывало прохладно, особенно если они с Марусей проводили ночь на берегу Озерны.

Вера Васильевна обязательно спрашивала:

— Ты к Марусе?

— А куда ж еще, — неизменно отвечал Слава.