Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Барашки. То несутся, то замедляют бег. Сизые, лиловатые, белые. Собьются в отару, закроют солнце и опять разбегутся.

Тучки небесные, вечные странники!

Степью лазурною, цепью жемчужною

Мчитесь вы…

— Не нужно стихов, — говорит Маруся, — своих слов, что ли, у тебя нет?

А ведь такие хорошие стихи, думает Слава. Но Маруся почему-то не в настроении. Впрочем, понятно почему. Но зачем растравлять себе душу?

Кобылка бежит с завидной лихостью. Сыта, ладна, ухожена. Бежит себе, только пыль из-под копыт. По обочинам зеленая травка ковриками скатывается в канавы.

Не так-то уж она гладка, полевая дорога, не так легка, как кажется…

Бежит себе кобылка, бежит, легко у Славы на сердце, мысли спешат все дальше и дальше, он уже видит московские улицы…

Ничего он не видит!

Чертово дерево, откуда оно только взялось? Черное, искореженное, сожженное молнией.

Слава не заметил, как шарахнулась лошаденка, как занесло дрожки, и заднее колесо увязло в канаве.

— Стой!

А кобылка сама остановилась.

Маруся засмеялась:

— Цел?

Соскочили с дрожек, Слава злится, а Маруся смеется:

— Колесо-то цело?

Слава склонился к колесу.

— Посторонись…

Маруся ухватилась за дрожки и вытолкнула на дорогу.

Он кинулся на помощь.

— Да все уж…

— Не заметил даже, как случилось, — виновато пробормотал Слава.