Две зимы и три лета (Пряслины - 2)   ::   Абрамов Федор Александрович

Положил несколько щепок на землю, на них набросал старых ивовых веток, в изголовье кинул подсохшие сапоги.

- Смотри не простудись, - сказал Михаил.

- Ничего. Есть кое-какая закалка. - Егорша широко зевнул. - А спирт-то у Подрезова - охо-хо! Я воды хватил, снова под парами.

Он лег на приготовленную постель, помолчал, глядя в светлое подрумяненное небо, и вдруг приподнялся на локоть.

- Слушай, а как ты в размышлении насчет Раечки Клевакиной... моей соседки?

- В каком размышлении?

- Как, говорю, насчет картошки дров поджарить? - Егорша коротко хохотнул.

- Болван! Еще чего придумаешь.

- Тогда, чур - Раечка за мной. Так и затвердим. Согласен? У меня, когда я ее вижу, температура делается. Ей-бо!

Гулко выстрелил угольком костер. Белый тонкий мундштучок папироски, которой напоследок разжился Егорша у Таборского, дымил в зеленой травке недалеко от его лица. Егорша быстро заснул. Лег на бок, зевнул и тотчас же запосвистывал. Тонко, как ряб.

Михаил снял с себя фуфайку, прикрыл его голые ноги.

Егорша не пошевелился.

Тогда Михаил снова сел на свое место к огню, достал из грудного кармана берестяные корочки.

За три года корочки потрескались, залощились, дратва, которой они были прошиты по краям, побелела, взлохматилась, а платочку - ни-ни, ничего не подеялось. Только немножко повытерся да посерел на сгибах.

2

Ему показалось, что Дунярка покраснела и как-то смущенно и даже растерянно переглянулась со своими подружками.