Гибель гитариста   ::   Слаповский Алексей

Печенегин же не то чтобы осмелел, а как-то… Не объяснишь даже… Всегда Елена, с кем быни была, чувствовала себя уверенней, старше, мудрее, искусней, опытней, – а тут вдруг этот вахлак без признаков волнения (от горячей влюбленности, что ль, робость растерял?) берет ее под свою власть, спокойно и сильно берет – и с огромной нежностью. Таких прикосновений Елена никогда не изведывала. Причем, где ни коснется – ее в дрожь, в муку, чуть было суетиться не начала, как нетерпеливая и неумелая школьница, – чтоб скорей, чтоб быстрей, чтоб началось и кончилось… Но Печенегин этого не позволил, угадав каким-то образом в ней то, что она сама за собой до этого не знала: ей хочется не угодничество принимать, а самой угождать, не себе добывать удовольствие, а другому его доставлять – и вот уже она, а не он, прикосновениями и шепотом владычествует – покоряясь, желая лишь одного: чтобы безумно счастлив с нею стал этот человек…

Утром после бессонной ночи Печенегин охрипшим голосом спросил:

– Опять шутишь?

– Опять, – сказала Елена.

И, действительно, некоторое время вела себя так, будто пошутила в очередной раз.

Потому что – досадно.

Не он должен быть, не Печенегин.

Собственно говоря, он не урод, он не дурак, но – другой должен быть. Неизвестно кто, но другой.