Горемыка Павел   ::   Горький Максим

- гудел на дворебас.

- Ревут, батюшка, ревут. Все ревут, все как есть! - звенел иронически дребезжащий фальцет.

- Это оттого, что грязно.

- Грязно, батюшка, грязно. Очень грязно.

Бас недоумевающе урчал, а фальцет с торжеством покашливал.

- Лучше-то как нельзя? - возрождался бас.

- Можно, можно. Лучше, много лучше можно! - убедительно и насмешливо вновь звенел фальцет.

- Так ты что же?! - как бы угрожая, гудел бас.

- А ничего, родной, как есть ничего. Старуха я старая, немощная, бедная, вот что. И всё тут. И ничего больше! - покорялся фальцет.

Наступала пауза.

- Пш... чш... пши... и... и... и!.. Спи... и... и!.. Спи... и... и!.. - шипело в воздухе.

- Ну, прощай. Смотри же! - спускался бас до октавы.

- Смотрю, батюшка, поглядываю, - тихо отзывался фальцет, и на этом разговор заменялся шумом удалявшихся тяжёлых шагов.

Спустя после описанного четыре года в будке Арефия Гиблого появился ребёнок Панька. Это было коротконогое и большеголовое существо, с исковерканным оспой лицом и тёмными, глубоко ушедшими в орбиты глазами.

Молчаливый и вечно разглядывавший что-то никому не видимое, ребёнок Панька не нарушал своим присутствием в будке одинокой, установившейся жизни будочника, успевшего за эти четыре года нажить себе серебряные жилки седин в бороде и на голове да ещё более угрюмости и любви к книжкам о жизни святых угодников.

Дни Паньки текли равномерно и покойно.