Горячий осколок   ::   Шмерлинг Семен Борисович

— Да я так, вообще…

Перекосив от боли широкое лицо, тяжело встал Карнаухов (с неделю его донимала поясница), шагнул к немцу:

— Дай-ка, парень.

И взял ломоть в прозрачной обёртке, повертел, обнюхал:

— И на хлеб совсем не похож.

На обёртке заметил цифры, прочёл, изумился:

— Гля-кось, одна тысяча девятьсот сороковой.

Ломоть осмотрели все.

— Запасливые.

— Все обмозговали.

— Хитры, сволочи.

— Вот что, — сказал взводный. — Наговорились и нагляделись. Кончай базар, пора ночевать. А ты, фриц, не боись, бери ложку, лопай кашу. Утро вечера мудрёней, может, и ты нам пригодишься. Эй, Каллистрат, — лейтенант повернулся к Карнаухову, — дай ему свою загребущую.

Карнаухов достал из-за кирзового голенища резную, внушительных размеров, деревянную ложку:

— На, фриц!

Когда пленный брал ложку, Алексей обратил внимание на его руку. Ладонь была несоразмерно большой, пальцы сильно разработанные, клешневатые, с окостеневшими старыми мозолями. Ел солдат с боязливой жадностью, не поднимая от каши глаз. Лёг спать на отшибе от шофёров, в углу. Прикрывшись замызганной шинелью, согнулся в три погибели и словно бы потерялся, исчез.

Не раз поднимался ночью Якушин, беспокоился: не сбежал бы фриц.



4

— Кончай ночевать, — пробасил взводный. — Подъем!

Лейтенант был на ногах и, выпятив грудь, размахивал руками, приседал, потрескивая суставами, — делал физзарядку. Шофёры потягивались, свёртывали цигарки, кашляли, кряхтели.