Я был на этой войне (Чечня-95)   ::   Миронов Вячеслав

Сегодняшний капитан Миронов истерзан рефлексией. Он не верит никому кроме ближайших боевых товарищей. Эта мука дезориентированности, внутренней растерянности стократ увеличивает ожесточение, которое вымещается на противнике — как реальном, так и предполагаемом — им может оказаться и оказывается любой чеченец.

Является ли повествование абсолютным диагнозом происходящего? Не думаю. Положение значительно сложнее. Психологическая модель, предложенная автором, насколько я понимаю, не всеобъемлюща. Но «исповедь» капитана Миронова — безусловное свидетельство глубокого кризиса взаимоотношений в армии, кризиса представлений о задачах государства, свидетельство разрушения представлений о задачах государства, свидетельство разрушения психологической иерархии в армии. Это началось в Афганистане и достигло апогея в Чечне. При том, что для России с ее историей, которую невозможно отменить или зачеркнуть, армия и ее проблемы — существеннейший фактор общественного самосознания. Невозможно триста лет быть военной империей и за десятилетие обернуться государством с доминирующим гражданским обществом. Это процесс долгий и трудный.

Российско-чеченский кризис — одно из порождений этого мучительного процесса. И здесь не может быть вины одной стороны.

Яростное, горькое, жестокое — иногда отталкивающе жестокое, — повествование капитана Миронова есть симптом тупиковости того положения, в котором оказались и Россия, и Чечня.