Когда отцовы усы еще были рыжими   ::   Шнурре Вольфдитрих

Кончилось тем, что дядя Хуго нанес упрямой птице удар в грудь, пыль взвилась столбом, и дядя, кашляя и ругаясь, слез с табуретки.

- Поди-ка сюда, - сказал он мне. У меня вдруг тревожно забилось сердце. Но и дядя Хуго, по-видимому, был не в своей тарелке; он вдруг заговорил шепотом.

- Как насчет того, - сказал он, - чтобы помочь мне завтра раздобыть зайца для этого окаянного шпика с лесопилки?

Я молчал, я должен был помнить об Иде.

- Что? - возмутился дядя Хуго. - Хочешь бросить в беде брата Оттилии, твоей бабушки?

Бросить в беде... этих слов я не мог перенести.

- Но слушай... - сказал я слабым голосом.

- Вот видишь, - сказал он опять уже громко, - я же знал, что на тебя можно положиться.

Я чувствовал себя дураком. Долго лежал без сна и пытался вызвать в себе ненависть к зайцу, ведь я же должен помочь дяде его уничтожить. Но ничего не получалось, я был не в состоянии предъявить зайцу хоть сколько-нибудь серьезные обвинения.

Потом я все-таки, видимо, заснул и проснулся вдруг с ощущением, что в комнате что-то не так.

Я уже собрался было поднять тревогу, - ведь для младенца Христа еще слишком рано, а то, что стояло в белой рубашке, посреди светового квадрата, то, что загораживало лунный свет, льющийся из мерцающего морозным узором слухового окна, могло быть только привидением.

Но это оказалась просто-напросто Ида. Я узнал ее по оттопыренным ушам. Из-под подола ночной рубашки виднелись высокие сапоги старой Мелитты, а под мышкой она держала икону.

Я робко спросил, что случилось.