Лев Толстой   ::   Горький Максим

И все подобные слова, исходя из его мохнатых уст, звучат просто,обыкновенно, теряя где-то свою солдатскую грубость и грязь. Вспоминается моя первая встреча с ним, его беседа о "Вареньке Олесовой", "Двадцать шесть и одна". С обычной точки зрения речь его была цепью "неприличных" слов. Я был смущен этим и даже обижен; мне показалось, что он не считает меня способным понять другой язык. Теперь понимаю, что обижаться было глупо.

XXI

Он сидел на каменной скамье под кипарисами, сухонький, маленький, серый и все-таки похожий на Саваофа, который несколько устал и развлекается, пытаясь подсвистывать зяблику. Птица пела в густоте темной зелени, он смотрел туда, прищурив острые глазки, и, по-детски - трубой сложив губы, насвистывал неумело.

- Как ярится пичужка! Наяривает. Это-какая? Я рассказал о зяблике и о чувстве ревности, характерном для этой птицы.

- На всю жизнь одна песня, а - ревнив. У человека сотни песен в душе, но его осуждают за ревность - справедливо ли это? - задумчиво и как бы сам себя спросил он.- Есть такие минуты, когда мужчина говорит женщине больше того, что ей следует знать о нем. Он сказал - и забыл, а она помнит. Может быть, ревность - от страха унизить душу, от боязни быть униженным и смешным? Не та баба опасна, которая держит за..., а которая - за душу.

Когда я сказал, что в этом чувствуется противоречие с "Крейцеровой сонатой", он распустил по всей своей бороде сияние улыбки и ответил:

- Я не зяблик.