Лев Толстой   ::   Горький Максим

Замолчал, потом, оглядываясь вокруг, повторил беспокойно, почти шёпотом:

- Да, да,- ужас! Вы много видели пьяных женщин? Много,- ах, боже мой! Вы - не пишите об этом, не нужно!

- Почему?

Заглянул в глазамне и, улыбаясь, повторил:

- Почему?

Потом раздумчиво и медленно сказал:

- Не знаю. Это я - так... стыдно писать о гадостях. Ну - а почему не писать? Нет,- нужно писать всё, обо всем...

На глазах у него показались слезы. Он вытер их и - всё улыбаясь посмотрел на платок, а слезы снова текут по морщинам.

- Плачу,- сказал он.- Я - старик, у меня к сердцу подкатывает, когда я вспоминаю что-нибудь ужасное.

И, легонько толкая меня локтем:

- Вот и вы, проживете жизнь, а всё останется, как было,- тогда и вы заплачете, да еще хуже меня - "ручьистее", говорят бабы... А писать всё надо, обо всем, иначе светленький мальчик обидится, упрекнет,- неправда, не вся правда, скажет. Он - строгий к правде!

Вдруг встряхнулся весь и добрым голосом предложил:

- Ну, расскажите что-нибудь, вы хорошо рассказываете. Что-нибудь про маленького, про себя. Не верится, что вы тоже были маленьким, такой вы странный. Как будто и родились взрослым. В мыслях у вас много детского, незрелого, а - знаете вы о жизни довольно много; больше не надо. Ну, рассказывайте...

И удобно прилег под сосной, на ее обнаженных корнях, наблюдая, как муравьишки суетятся и возятся в серой хвое.