Страница:
27 из 180
— А по чему, — говорим, — это видно?
— Рассердился и ныне меня, слава богу, так костылём отвозил, что и сейчас загорбок больно.
— За что же это?
— Досадно стало, что характер имею большие плахи класть, и сам мне наклал.
— Что же, — говорим, — тут хорошего?
— Теперь сдобрится.
— А как нет?
— Нет, сдобрится: все, которые опытные, завидуют, говорят: “Экое счастие тебе от святителя! теперь, как сердце отойдёт, он твоё дело потребует и решит”.
Приходит Лукьян на другой день и ещё веселее.
— Вчера же, — сказывает, — дело к себе потребовали.
А ещё через день после этого наш Лукьян как вбежал на двор в калитку, так прямо ни с того ни с сего и пошёл на руках колесом.
— Отпустил, — кричит, — отпустил, ко двору благословил идти.
— А какое же, — спрашиваем, — было наказание?
— Вовсе без наказания, кроме того, как третьего дня костылём поблагословлял, ничего другого не вменено.
— Да ведь костылём это было не за кисейные рукава, а за другое.
— Ну что там разбирать, что за что выпало! Одно слово: иду благополучный, все равно как плетьми да на выпуск. Чего ещё надо?
“Плетьми на выпуск” в то время на Руси за большую неприятность не считалось. Нынче русские люди на этот счёт немножко избаловались.
Итак, не поучает ли нас этот приснопамятный Лукьян приведённым случаем своей судьбы, что никогда не должно отчаиваться в милосердии русских владык, ибо хотя иные из них и гневны, но и их гневности бывает порою ослабление.
|< Пред. 25 26 27 28 29 След. >|