Месяц в Дахау   ::   Сорокин Владимир Георгиевич

Красномордый, видавший виды носильщик распихивает их двумя моими чемоданами, они валятся на заплеванный перрон, но тут же поднимаются, как ваньки-встаньки. Аналогия очевидная, слезы сами потекли. Нервы, нервы ни к черту. Уже полвека мы без ног, нас бьют, а мы встаем, нам мочатся в лицо, как мочился мне Николай Петрович на первом допросе, а мы утираемся. Хорошо, что проводница, а не проводник. Но жуткая, однако, физиономия: Nehmen Sie, bitte, Platz. Она смотрит на меня очень не хорошо. Это взгляд тотального непонимания, агрессивного неприятия, взгляд ментальной невыносимости. Пропасть между нами, увы, онтологична. Носильщик внес чемоданы, и сразу приятный сюрприз: я один в купе. Начало ли это белой полосы? Дай Бог. Самое скучное на свете -- купе международного вагона. Что может быть тоскливей этих буковых панелей, никелированных поручней, шелковых занавесок и плюшевых диванов? Но сколько тревоги в этой тоске, сколько ожидания. Полгода назад черным декабрьским вечером я мечтал о том, как войду в это скучное купе. Сяду. Тронется поезд, принесут чай, покатится вареное яйцо по столику. Слава Богу! Теперь еще пережить бы угрюмый ритуал, так сказать, -- евхаристию МПС. Всегда дается мне с трудом. Входит проводница, молча задвигает дверь. Встаю. Молча протягивает мне Коробку. Беру, открываю, нюхаю. Оно дает ложечку. Зачерпываю, ем. Возвращаю ей. Все. Но сердце трепещет каждый раз. Что это? Страх? Но перед чем? Надо бороться с этим, бороться. Немцы тоже едят, когда отправляются в Россию. Венский договор 1987 года. Ну, все. Дверь на замок, переоблачаюсь в халат, раскуриваю трубку.