Москва, 41   ::   Стаднюк Иван Фотиевич

А может, голос Малышева сам по себе воскресал в его затуманенной дремой памяти? Скорее, что так, ибо Шахурин, смежив веки, будто увидел Малышева рядом с собой, но почему-то уже в зале заседаний Совнаркома Малышев придвигал к нему блокнот с какими-то записями и вытирал платком свой большой лоб с глубокими залысинами, ероша при этом густые брови над крупными, светившимися глубоким умом глазами. Они были спокойны, улыбчивы и придавали его интеллигентному лицу безмятежность. И будто услышал Шахурин слова, сказанные ему Малышевым давно – еще до войны: «Алексей Иванович, нам еще далеко до сорока лет, а мы с тобой будто старики, кроме своих наркоматов и заводов, ничего не знаем… Давай хоть соберемся с женами да выпьем по-христиански, песни споем…»

И вдруг полилась песня, зазвенел, заиграл высокий мужской голос. Шахурин понял, что это поет Сталин; ведь он от кого-то слышал, что у Сталина красивый, высокий голос, совсем не похожий на тот, которым он разговаривает…

Алексей Иванович проснулся от легкого толчка в бок. Вскинув голову, открыл глаза и увидел устремленный на него смеющийся взгляд Молотова.