На ножах   ::   Лесков Николай Семенович

Сбросив неуклюжую шинель, она стояла теперь, похлопывая себя тоненьким хлыстиком по сапогу, и с легкою тенью иронии, глядя прямо в лицо Горданову, спросила его:

- Хороша я, Павел Николаевич?

- О да, о да! Ты всегда и во всем хороша! - отвечал ей Горданов, ловя и целуя ее руки.

- А я тебе могу ведь, как Татьяна, сказать, что "прежде лучше я была и вас, Онегин, я любила".

- Тебе нет равной и теперь.

- А затем мне, знаешь, что надобно сделать?.. Повернуться и уйти, сказав тебе прощайте, или... даже не сказав тебе и этого.

- Но ты, разумеется, так не поступишь, Глафира?

Она покачала головой и проговорила:

- Ах, Павел, Павел, какой ты гнусный человек!

- Брани меня, как хочешь, но одного прошу: позволь мне прежде всего рассказать тебе?..

- Зачем?.. Ты только будешь лгать и сделаешься жалок мне и гадок, а я совсем не желаю ни плакать о тебе, как было в старину, ни брезговать тобой, как было после, - отвесила с гримасой Бодростина и, вынув из бокового кармана своей курточки черепаховый портсигар с серебряною отделкой, достала пахитоску и, отбросив ногой в сторону кресло, прыгнула и полулегла на диван. Горданов подвел ей под локоть подушку. Бодростина приняла эту услугу

безо всякой благодарности и, не глядя на него, сказала:

- Подай мне огня!

Глафира Васильевна зажгла пахитоску и откинулась на подушку.

- Что ты смеешься? - спросила она сухо.

- Я думаю: какой бы это был суд, где женщины были бы судьями? Ты осуждаешь меня, не позволяя мне даже объясниться.

- Да; объясниться, - это давняя мужская специальность, но она уже нам надоела. В чем ты можешь объясниться? В чем ты мне не ясен? Я знаю все, что говорится в ваших объяснениях.