Три дня в Дагезане   ::   Шестаков Павел Александрович

На площадке у двери пасечник остановился.

- Что случилось, Демьяныч?

- Михаил Михалыч скончался.

Это прозвучало негромко и неправдоподобно.

- Умер?!

- Видно, Михаил Михалыч заряжал ружье и произошел выстрел.

Мазин первым вошел в мастерскую. Наверно, днем здесь бывало очень светло, целая стена и часть крыши были стеклянными, но теперь только тусклая свечка выделяла из мрака отдельные предметы обстановки: широкий мольберт с натянутым и загрунтованным холстом и кресло, в котором, свободно откинувшись на спинку, сидел мертвый Калугин. У ног его лежало ружье. Тульское, добротное, с насечкой. Выстрел в упор обжег вельветовую ткань, края рваного отверстия пропитались кровью. Глаза Калугина были полуприкрыты и неподвижны. На чисто выбритом, широкоскулом, очень русском лице застыла неожиданная боль.

Сосновский наклонился.

- Невероятно, чтобы случайный выстрел произошел одновременно из двух стволов.

- Как же вы понимаете? - спросил пасечник.

- Самоубийство? - Борис раздвинутыми пальцами замерил расстояние от мушки до курков, потом прикинул длину руки художника и покачал головой. Он не мог дотянуться до спусковых крючков. Иногда это делают ногами, но Калугин обут, и я не вижу палочки.

Хлопнула дверь позади, и Мазин едва успел поддержать вошедшую Марину. Она замерла, даже не крикнула.

- Марина Викторовна! - попросил Сосновский. - Умоляю вас, будьте мужественной. Вы должны помочь.