Неумолимая жизнь Барабанова   ::   Ефремов Андрей

Шампанское, шампанское…

Мы миновали фасад с едва различимыми носатыми барельефами, и я уже хотел показать Манюнечке окна Ксаверия, как вдруг из-за тяжелой парадной двери раздались звуки жестокой драки. Истошный крик, звуки разрушаемого стекла… Манечка замерла, вцепившись в мой рукав.

– Мы досмотрим, – проговорила она, вздрагивая, – и убежим дворами. – И тут же грохнула дверь, и на осветившиеся ступени школы выкатился Анатолий. Резко ударив о плиты тростью, он вскочил, и в ослепительном медицинском сиянии я увидел, что лицо его залито кровью. Кровь шла потоком, левая половина лица более походила на лаковую маску, но это, похоже, вовсе не тревожило Анатолия. Перехватив трость в правую руку, он прижал левую ладонь к свитеру под ребрами и, жадно хватая воздух – мы слышали скрежещущее дыхание! – стал спускаться. Рана его была жестока, в эти секунды на ступенях я не заметил даже хромоты. Всего раз Анатолий оступился, и в ругательстве, что вырвалось у него была такая тоска, что на сердце у меня стало темно и холодно. «Уйдем!» – попросила Манечка беззвучно, но вот уйти-то я и не мог.

Когда Анатолию оставалась одна ступень, дверь, теряя остатки стекол, распахнулась, и тучный охранник, который встретил меня в первый приход, возник на крыльце. До сих пор не знаю, отчего его звали Ректором. Что же касается сноровки, ему, по слухам, не было равных. На школьном крыльце, освещенном, как операционный стол, он без колебаний занял ту единственную точку, в которой электрическое сияние не столько освещало, сколько размывало его фигуру.