Обойденные   ::   Лесков Николай Семенович

- Сестра моя, Анна, была у нее в монастыре. Пишет, что это живой мертвец, совершенная, говорит, адамова голова, обтянутая желтой кожей.

Серафима Григорьевна опять повернулась на кресле и, глядя в растворенное окно, нервно обрывала на колене зелено-серый, бархатный листочек "Люби-да-помни".

- Да,- произнесла она через минуту,- да, умели кутить, но и любить умели.

- Люди были; "был век богатырей", как написал Давыдов.

- А нынче все это... какая-то...

- Дребедень,- решила княгиня.

- Все это как-то... что-то такое хотят делать, и все...

- Наши старые платья наизнанку, по бедности своей, донашивают,-закончила княгиня, поправляя на висках свои седые букли.

- И этот царь! - проговорила она, складывая с умилением свои аристократические руки и снова улетая в свое прошедшее.- Этот божественный, прекрасный Александр Павлович! Этот благороднейший рыцарь! Этот джентльмен с головы до ног!

- Какие люди и какое время было!

- То-то, добавляйте, пожалуйста, всегда: было,- заключила Стугина.

Старушки помолчали, поносились в сфере давно минувшего; потихоньку вздохнули и опять взошли в свое седое настоящее. Сам Ларошфуко, так хорошо знавший, о чем сожалеют под старость женщины, не совсем бы верно разгадал эти два тихие, сдержанные вздоха, со всею бешеною силой молодости вырвавшиеся из родившей их отцветшей, старушечьей груди.