Оно   ::   Слаповский Алексей

Но вдруг воспрял — и вынул финку.

Я распахнул охотно грудь:

"Ударь меня! И не забудь

Мне угль водвинуть в серединку!"

Он разъярился. Он напал.

Ударил в грудь — и нож сломал,

И руку вывихнул. Стеная,

Сел на асфальт и зарыдал.

Я рядом сел. Сказал: "Стена я.

Замшелый камень. Слёз не лей:

протратишь вечность — дело к ночи.

А лучше, коль ты чудодей,

создай портвейн, а то нет мочи".

Он создал. «А теперь, брат, пей».

Он выпил. И отверзлись очи,

И слезы высохли. И нимб

Лихим он жестом скособочил

И повторил. И так мы с ним,

под кильку пряного соленья,

крича в пустую ночь: «Ура!»

во славу муз и вдохновенья,

перепились до упоенья.

И пели песни до утра.

Подольский гремел, рвал и метал. «Кощунство», «издевательство», «посягательство», «изощренное пустобрехство» — так он прикладывал Салыкина. А Салыкин, похоже, был только рад. Сидел себе и снисходительно улыбался. Дескать, ваша ругань мне даже приятна, было бы хуже, если бы хвалили. Девушка в красном тоже улыбалась. Остальные слушали Подольского не без удовольствия (утешает, когда другого хают), но при этом как-то выжидательно — словно речь Подольского теперь уже была не основной и окончательной. Валько понимало, чего они ждут — как прореагирует девушка в красном. И кто-то, возможно, даже ее поддержит. А кто-то яростно заспорит. Зрел конфликт.

Но девушка промолчала.